Сердце всего лишь мышца,
Почему же так больно,
Так тяжко дышится
Под взглядом твоим спокойным!
Сердце всего лишь орган,
Граммов двести-триста,
Почему же так дорого
Плачу за каждую систолу!
Жить так — не выносимо,
Но что же мне остается?
Все проснутся от взрыва,
Когда оно разорвется.
Отраженья луны бледнолицей,
словно клипсы
в ушах китаянки.
Апельсин
на ладони.
Нарциссы
в надтреснутой банке.
Ночь агоний.
Мне снится
тигрица.
Капли сладкой росы
на ресницах.
Бьют часы
и скрипят половицы.
В томном танце я,
стоны рассыпав,
подражаю вибрациям
камертона
ногами босыми.
Две осы
на косынке
бутона –
это смотрят нарциссы
глазами косыми
на меня обреченно.
Спят орхидеи
в своих мавзолеях.
Спят в контейнерах
целлофановых,
прикрывшись веером
от профанов.
Тонкие шеи
в подставки вдеты.
Спят орхидеи.
Вздыхают поэты.
Спят орхидеи.
Ценители платят.
Спят орхидеи,
взглядом измяты.
Спят орхидеи,
как нежные феи.
Ну же, купите! Купите скорее!
Это экзотика!
Это эротика!
Воздух глотает изорванным ротиком
бледный цветок из прозрачного куба.
Просят глоток ненасытные губы.
Спят орхидеи,
и через грани я
вижу феерию
умирания.
На
кана-
лизационном люке
Калла.
Упала.
Сломала руки.
Кровь алая,
желтая,
зеленая
от бликов
светофора.
Гляжу, завороженная
несчастным ликом,
а город
на рассвете,
о, фатум,
вдыхает ветер
смерти —
Аппассионату.
Из граммофона
Каллы льются звуки
чуть слышным стоном –
слабеет голос.
На грязном люке
белеет конус
крахмальной юбки.